Эта фотография была найдена у убитого немецкого офицера погибшего в СССР. Немецкая расстрельная команда стреляет советским гражданам в спину, у Бабьего Яра, печально известного оврага около столицы Украины Киева, в 1942 году. Между 1941 и 1942 от 100 000 до 150 000 евреев, советских военнопленных, коммунистов, цыган, украинских националистов и гражданских лиц были казнены немцами в Бабьем Яру.
«Преодоление прошлого» — одно из условий поиска новых нравственных ориентиров. Понятно, что прощание со многими историческими мифами, в ряду которых миф о «чистом вермахте», носит драматический характер. Поэтому столь высока ответственность историков в нахождении и предъявлении убедительных документов и свидетельств о совершенных злодеяниях. Не скрою, что из множества выявленных российских архивных источников по рассматриваемой проблеме, я должен был отбросить все то, что не подтверждало принадлежность к тем или иным действиям представителей вермахта.
Надо учесть, что авторы документов и свидетели преступлений, как правило, не разделяли немцев по их принадлежности к тем или иным формированиям, армии или специальным подразделениям. Да и сегодня для многих соотечественников не имеет значения, были ли агрессорами, преступниками, палачами, военнослужащие вермахта или СС, полиции или других военных и гражданских формирований. Обычно разделение шло по линии немцы вообще или полицаи из своих. И тем не менее я не рассматриваю преступления, которые в документах, в исторической литературе связываются с СС и СД, айнзацгруппами и зондеркомандами, с охранниками концлагерей, с именами Гиммлера и Эйхмана. Не рассматриваю преступления, совершенные переводчиками, лекарями военных лазаретов. Словом, сразу же были отодвинуты в сторону те факты, которые не имели точных признаков идентификации с вермахтом.
Судя по изученным мною доступным документам из Государственного Архива Российской Федерации (ГА РФ), Центрального Архива Министерства обороны РФ (ЦА МО), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ) существовало несколько каналов отслеживания и фиксации преступлений против мирных жителей: донесения политуправлений армий и фронтов в Главное Политическое управление Красной Армии, которое, в свою очередь, переправляло их в Совинформбюро и ЦК ВКП(б), спецсообщения 1-го (разведывательного) Управления НКВД СССР, направляемые высшему руководству страны и в отделы ЦК ВКП (б), акты о преступлениях, подписываемые официальными лицами, в том числе представителями НКВД, офицерами РККА и местной власти, информация из партизанских отрядов, материалы допросов немецких военнопленных, документы и письма, обнаруженные у убитых солдат и офицеров вермахта. На них и основывается мой доклад.
КАКИМИ ДОКУМЕНТАМИ РЕГЛАМЕНТИРОВАЛОСЬ ОТНОШЕНИЕ ВЕРМАХТА К МИРНОМУ НАСЕЛЕНИЮ?
На Нюрнбергском процессе полковник Тэйлор (Великобритания) впервые официально представил документ (С-50) — приказ генерал-фельдмаршала, начальника верховного командования вермахта Кейтеля от 13 мая 1941 г. о военной подсудности, ограничивавшего уголовное преследование немецких солдат за безжалостные действия при проведении кампании «Барбаросса». В этом отношении весьма красноречивы следующие пункты приказа: II. 1. За действия, совершенные служащими вермахта и его сторонниками против вражеских лиц, не существует необходимость преследования даже тогда, когда их действия являются одновременно военным преступлением… 2. …Судья предписывает наказание за действия против местного населения в военно-судебном порядке только тогда, когда этого требует сохранение дисциплины и безопасности действующей армии» (1).
К документу прикладывались и другие (С-51, ВБ-162) — приказ Кейтеля от 27 июня 1941 г. относительно работы с секретными материалами, требовавшего уничтожения управлениями всех инстанций до штаба корпуса включительно всех копий приказа фюрера от 13 мая. Однако сам приказ оставался в силе, независимо от уничтожения его копий.
Приведу ещё один документ — «Дополнение к директиве 33», подписанный Кейтелем 23 июля 1941 г., т. е. через месяц после начала войны. В нем говорилось о том, что после доклада верховного командования сухопутных сил фюрер 22 июля сделал ряд дополнений к директиве 33, в том числе следующее: «…6) Частям, назначенным для охраны оккупированных восточных районов, ввиду их обширности следует подавлять сопротивление гражданского населения не методом юридического наказания преступников, а путём запугивания с тем, чтобы отбить у него всякую охоту продолжать борьбу… Для поддержания порядка командующие не должны требовать подкреплений, а применять самые драконовские меры» (2).
Если исходить из показаний председателя военного трибунала 267-й немецкой пехотной дивизии капитана Юлиуса Райха, предъявленных на Нюрнбергском процессе, то все эти приказы 1941 г. и прежде всего приказ от 13 мая 1941 г., были хорошо усвоены в вермахте. За действия, чинимые над советскими гражданами, солдат не разрешалось предавать суду военного трибунала. Солдата мог наказать только командир его части, если он сочтет это необходимым. По тому же приказу Гитлера, офицер немецкой части имел более широкие права и мог истреблять русское население по своему усмотрению. Командиру предоставлялось полное право применять к мирному населению карательные меры борьбы, как-то: полностью сжигать деревни и города, отбирать у населения продовольствие и скот, по своему усмотрению угонять советских граждан на работы в Германию. Этот приказ Гитлера был доведен до сведения рядового состава вермахта за день до нападения на Советский Союз (3).
Подтверждает данный факт и материалы допроса на Нюрнбергском процессе 7 января 1946 г. обергруппенфюрера Е. Бах-Зелевского. На вопрос, существовали ли какие-нибудь принципы о линии поведения по отношению к мирному населению и партизанам, он ответил, что нет, что отсутствие прямых указаний открывало широкое поле для произвола со стороны любого командира части, который имел право отнести к категории партизан любого человека и поступать с ним как с партизаном. На другой принципиальный вопрос о том, знало ли командование вермахта о методах борьбы с партизанским движением, направленных на истребление еврейского и славянского населения, свидетель ответил коротко: «Знало» (4). Более того, как показал на допросе обер-ефрейтор 2-го авиапехотного полка 4-й авиапехотной дивизии Ле-Курте: «Германское командование всячески поощряло расстрелы и убийства советских граждан. За хорошую работу и службу в немецкой армии, выразившуюся в том, что расстреливал военнопленных и советских граждан, мне досрочно, 1 ноября 1941 года, присвоили звание обер-ефрейтора, которое мне должны были присвоить в ноябре 1941 года, наградили «Восточной медалью» (5),
Однако приказами 1941 года дело не ограничилось. Уже в декабре 1941 г. стало очевидно, что «Блицкриг» провалился, наступательные операции на Москву прерваны. Для некоторых военных историков, таких как Бартов, именно с этого момента характер военных действий изменился и воинские части вермахта стали «идеологически мотивированным инструментом преступного режима, а война приняла варварский характер» (6). С фиксацией перехода к новому качеству войны нельзя не согласиться. Но это не значит, кончено, что до этого момента война и действия вермахта были неварварскими.
В 1942 г. гитлеровское руководство сочло необходимым в форме резкой директивы, не допускавшей исключения, вновь подтвердить, что совершенно безнаказанными должны оставаться любые преступления военнослужащих, совершенные в отношении мирных жителей. Имеется в виду директива, подписанная Кейтелем 16 декабря 1942 г. «Борьба с бандами», в которой говорилось следующее: «Фюрер располагает данными, что отдельные военнослужащие германской армии, участвовавшие в борьбе против банд, за своё поведение в бою были привлечены в последующем к ответственности». В связи с эти фюрер приказал: «… Если борьба против банд… на Востоке… не будет вестись самыми жестокими средствами, то в ближайшее время имеющиеся в распоряжении силы окажутся недостаточными, чтобы искоренить эту чуму. Войска поэтому имеют право и обязаны применять в этой борьбе любые средства, без ограничения, также против женщин и детей, если это только способствует успеху» (7).
КАКИЕ ВИДЫ ПРЕСТУПЛЕНИЙ ВЕРМАХТА ПРОТИВ МИРНОГО НАСЕЛЕНИЯ ФИКСИРУЮТ ДОКУМЕНТЫ?
На Нюрнбергском процессе среди множества обвинений рассматривалась нота Народного комиссариата иностранных дел СССР от 6 января 1942 г., документально подтверждавшая использование гражданского населения в ходе военных действий. Соединения и части вермахта прикрывали боевые порядки своих войск как при наступлении, так и при отступлении мирными жителями, преимущественно женщинами, стариками и детьми. В частности, 28 августа 1941 г. при переправе через реку Ипуть немецкие солдаты, будучи бессильны преодолеть стойкое сопротивление частей Красной Армии, собрали местное население белорусского города Добруш Гомельской области и под страхом расстрела погнали вперёд себя женщин, детей и стариков, за которыми, открывая свои боевые порядки, пошли в наступление (8).
В Тульской области 8 декабря того же года гитлеровцы прикрывали своё отступление из деревни Ямное гражданами из местного населения. 12 декабря в том же районе они собрали 120 человек стариков и детей и пустили их впереди своих войск во время боев с наступавшими частями Красной Армии (9). Такие же случаи были зафиксированы под Ростовом, в Ленинградской, Смоленской, Калининской областях. Случаи использования мирных жителей перед наступавшими частями неоднократно наблюдались и в Сталинграде в октябре 1942 г. (10). В нарушение всех международных конвенций мирное население использовалось и на особо опасных работах — по разминированию участков.
По мере роста людских потерь германской армии, и особенно после её тяжёлых поражений зимой 1942—1943 гг., широкие размеры приобрела насильственная мобилизация мирного населения оккупированных областей для формируемых антисоветских частей. В прифронтовой полосе фронта немцы мобилизовали поголовно всех мужчин, включая подростков и стариков, по тем или иным причинам не увезенных на работу в Германию. После же провозглашения в Германии «тотальной мобилизации» оккупационные власти начали всеобщее привлечение населения к военной службе или к трудовой повинности не только в прифронтовых, но и во всех остальных оккупированных областях. К скрывающимся от мобилизации применялись всяческие репрессии вплоть до расстрела. Однако, несмотря на это, многие уходили в леса и вступали в партизанские отряды (11).
Другой момент, связанный с военными действиями, и о котором также надо говорить, — это то, что в районах активных партизанских действий мирное сельское население в силу безжалостных законов войны нередко оказывалось в самом центре развернувшихся боев и становилось невольной жертвой огня с обеих сторон. Озлобленные безуспешным исходом очередной карательной операции против партизан, гитлеровцы всю ярость безудержного гнева обрушивали на мирных жителей. Поводом для репрессий в то же время служили малозначительные боевые акции и диверсии партизан вблизи населенных пунктов. Так в ноябре 1941 г. в деревне Успенка Черниговской области партизанскими разведчиками был ранен немецкий солдат. Наутро гитлеровцы расстреляли несколько жителей и забрали 75 жителей в качестве заложников. В деревне Кутейково партизаны перерезали в двух местах телефонные провода, что можно было бы сделать и на значительном удалении от населенного пункта. На следующий день немцы сожгли несколько домов, а проживавших в них колхозников расстреляли. В селе Троицкое была сожжена порожняя автомашина, а находившийся рядом склад с боеприпасами оказался нетронутым. И опять последовала расправа над мирным населением. Малоэффективная тактика «мелких уколов» партизан вблизи населенных пунктов оплачивалась большой кровью стариков, женщин и детей (12).
В число злодеяний вермахта на советской территорий вошли расстрелы мирных жителей и уничтожение их жилищ. Отступая в январе 1942 г. из села Мясоедово Белгородского района, немецкие части сожгли все село до единого дома, а население насильно угнали с собой. В донесении для Совинформбюро сообщалось: «24 января 8 женщин этого села, 60-летняя А. Русанова, 17-летняя Е. Кондратьева, 18-летняя 3. Лупандина, М. Специвцева — мать троих детей, М. Мурзаева — мать двоих детей, А. Кондратьева и 15-летний подросток Н. Лупандин решили пройти в родное село. По дороге женщины были встречены немецкой разведкой в количестве 20 человек. Фашистские мерзавцы схватили беззащитных женщин, сняли со всех валенки и сапоги, отвели их на другой конец села к погребу, поставили всех на колени и поочерёдно расстреляли всех» (13).
В июне того же года при наступлении немецких частей население Большой Берёзки Брянской области спряталось в лесу. Им было приказано вернуться в село и дальше случилось следующее: «150 стариков, женщин и детей возвратились домой. После этого согнали их в колхозные амбары, перекололи всех штыками и перебили прикладами. 11 детей в возрасте 12-13 лет закопали живыми в землю». В той же области 23 июля в 7 часов утра немецкие войска вместе с полицейскими в количестве 1500 человек напали на село, где находились партизаны. Бой длился до 21 часа. Партизаны отошли в лес, после чего немцы разрушили село — из 542 сожгли 529 домов, 3 школы, 3 бани, больницу и детский сад (14).
На Нюрнбергском процессе была предъявлена выписка из протокола судебного заседания военного трибунала 374-й стрелковой Любанской дивизии от 29 ноября 1944 г. Речь шла об уже упоминавшемся обвиняемом Лe-Курте, преданном военно-полевому суду. Это был не эсэсовец, а ординарный беспартийный обер-ефрейтор вермахта, 27 лет. Он родился и проживал до войны в г. Штрафгарте, являлся владельцем кинотеатра, а затем был призван в армию. Военную службу проходил в 1-й роте 4-й авиапехотной дивизии. По существу дела Ле-Курте показал: «До пленения меня войсками Красой Армии, то есть до 4 февраля 1944 г., я служил в 1-й самокатной роте 2-го авиапехотной дивизии при комендатуре аэродромного обеспечения. Кроме фотоснимков, я выполнял и другие работы в свободное от работы время, ради своего интереса, расстрелом военнопленных бойцов Красной Армии и мирных граждан… В ноябре 1942 года я принимал участие в расстреле 92 граждан. С апреля я принимал участие в расстреле 55 человек советских граждан, я их расстрелял… Кроме этого, я ещё участвовал в карательных экспедициях, где занимался поджогом домов. Всего мной было сожжено более 30 домов в разных деревнях. Я в составе карательной экспедиции приходил в деревню, заходил в дома и предупреждал население, чтобы из домов никто не выходил, дома будем жечь. Я поджигал дома, а если кто пытался спастись из домов, никто не выпускался из дома, я их загонял обратно в дом или расстреливал. Таким образом, мною было сожжено более 30 домов и 70 человек мирного населения, в основном старики, женщины, дети…» (15).
Подобные свидетельства мы находим в показаниях пленного обер-ефрейтора 2-й роты 9-й танковой дивизии Арно Швагера: «При отступлении из Курска… мы получили приказ все оставляемые нами пункты сжигать. Если городское население отказывалось оставлять свои дома, то таких жителей запирали и сжигали вместе с домами…» (16).
Одним из самых распространенных преступлений вермахта являлся повсеместный грабёж мирного населения. Не случайно сложилось понятие по отношению к солдатам действующей армии — «грабь-солдаты немецкой армии». Документы полны свидетельств самых разных проявлений грабежа. Генрих Краузе, солдат 9-й роты 377 пехотного полка 225 пехотной дивизии рассказывал: «Я жил в Сенной Керести, дом 120. Неделю тому назад по деревне проходил сбор тёплых вещей насильственным путем. Каждый дом должен был сдать пару валенок. В доме 120 семья состояла из 10 человек, валенки они уже сдали и хозяйка получила квитанцию. Однажды в дом пришли два унтер-офицера и потребовали ещё одну пару валенок. Так как валенок они больше не имели, хозяйка заявила об этом и показала квитанцию, но они не обратили внимания на это и начали избивать её. Я был очень возмущен этим, но заступиться не имел права, так как на следующий день был бы расстрелян за помощь населению» (17).
Уже цитируемый обер-ефрейтор Арно Швагер при допросе показал, что в сентябре 1942 г. их дивизия остановилась на отдых в Никольском под Курском. Из расположения дивизии посылались отряды по реквизиции в окружающие деревни, чтобы забирать у населения коров, телят, овец, кур, мед: «Население плакало и умоляло, а женщины и дети бросались солдатам в ноги. Солдаты били их прикладами, топали ногами. Я сам видел в деревне Волчанка, как солдат избивал женщину так долго, пока она не потеряла сознание. Тогда он, больше не обращая на неё внимания, увёл последнюю корову, хотя здесь оставалось шестеро детей, которые были обречены на голод» (18).
Тот же Швагер в своих показаниях не скрывал факты другого страшного преступления — изнасилования. В частности, он воспроизвел рассказ ефрейтора Штейгера из той же танковой дивизии о том, как в феврале 1942 г. в одной деревне 30 км. Западнее Землянска Курской области он изнасиловал и затем задушил 13-ти летнюю девочку (19). Сам же Швагер был свидетелем другой страшной сцены в Курске: «… Я стоял на посту с 6 до 8.00. Напротив места моего дежурства жил высокопоставленный военный чиновник Бенер. В 6.15 из его квартиры вдруг послышались крики и ругань. Когда я вошёл с ружьём в его помещение, я увидел, как офицер хлестал верховой плетью девочку лет 13-14, которая полураздетая была привязана к столу» (20).
В Нарве и Кингисеппе и многих других городах немцы организовали публичные дома для офицеров вермахта. В эти дома были принудительно взяты из деревень девушки и женщины. В случае отказа кого-либо из них остаться в публичном доме следовал расстрел (21).
Вермахт участвовал и в развертывании настоящей охоты за людьми — невольниками для германской промышленности. Устраивались облавы на вокзалах, площадях и рынках. Потсдамский историк Р. -Д. Мюллер опубликовал об этом ряд убедительных данных. Так в приказе по 29 армейскому корпусу от 24 января 1943 г. говорилось: «Провести учёт всех мужчин и женщин от 16 до 60 лет, сформировать рабочие команды… Вешать уклонившихся или саботажников» (22).
По данным Мюллера, в 1943 г. для рабского труда в Германию было вывезено около миллиона граждан СССР. Из 5 млн. русских, украинских и белорусских рабов осталась в живых в Германии к осени 1944 г. 726 тыс.» (23).
Приведенные данные свидетельствуют, что режим ограбления и кровавого террора по отношению к мирному населению захваченных сел и городов представляет собой не какие-то эксцессы отдельных недисциплинированных военных частей, отдельных германских офицеров и солдат, а определённую систему, заранее предусматривающуюся и поощряемую германским правительством. Эта система не могла не развязывать в вермахте, среди офицеров и солдат самые низменные, зверские инстинкты.
НАБЛЮДАЛИСЬ ЛИ ПОПЫТКИ СО СТОРОНЫ ВЕРМАХТА КОНТРОЛИРОВАТЬ СИТУАЦИЮ И ПРЕСЕКАТЬ ПРЕСТУПЛЕНИЯ?
Как это ни странно, но сразу после войны в СССР на естественное, с точки зрения победителей, стремление понять побеждённого врага — уже не как «людоеда-фашиста», «изверга», «гадину», «тупого гунна», а как человека — был наложен строжайший запрет. Многие историки, в отличие от писателей, до сих пор следуют этому запрету. Попробую нарушить его.
В начале доклада я уже говорил о позиции верхов, перекладывавших решения о мере насилия на офицерский корпус вермахта. И как же повели себя его представители? Общая картина, казалось бы, ясна. И тем не менее я затратил много времени, чтобы отыскать отклонения, отступления, если хотите, случаи парадоксального поведения солдат и офицеров вермахта, которыми так богата обычно военная повседневность и часто непредсказуемый ход военных действий. Мотивы нарушения общей логики, безусловно, трудно понять. Но именно эти нарушения позволяют нам рассуждать, во-первых, о многомерности беспощадной войны, даже если в фактах, которые я собираюсь привести, прочитываются прагматизм и стремление к самосохранению, во-вторых, фиксировать случаи косвенных саморазоблачений в отношении уже совершенных преступлений.
В начальный период войны у убитого на поле боя немецкого офицера в личных вещах было обнаружено особое предписание, исходящее от капитана генерального штаба и датированное 17 июля 1941 г.: «Батальон полка 394 отделение 1 а. В одном подразделении были случаи, когда убивали выбрасывали кур. Подобные случаи я не терплю в моём батальоне и прошу… налагать наказание не менее 5 суток строжайшего ареста. Одновременно я прошу обратить серьезное внимание на то, чтобы в огороды заселенных деревень входить только с разрешения офицера. Данное положение довести до сведения частей в течение 14 дней» (24).
В памятке о трофейном имуществе и изымаемом продовольствии от 10 августа 1941 г. констатировались случаи, когда части и отдельные солдаты брали у сельских жителей необходимые им самим живой и мёртвый инвентарь без оплаты. В памятке требовалось исключить случаи «дикого захвата» (25). То же самое требовал и приказ командующего 16-й армии Буша от 29 июля 1941 г., адресованный командирам корпусов и дивизий. Строго указав на случаи «разбойничьего» поведения солдат в отношении имущества мирного населения, он заключал: «Нарушение следует карать, не взирая на личность: грабежи, дикие захваты караются судом военного времени» (26).
А в приложении к приказу подробно регламентировались действия, связанные с собственностью граждан на оккупированной территории:
«Нарушение. 3. Разбойничий захват. … Является очагом недисциплинированности. Наряду с подрывом внешнего вида части благодаря фальшивым реквизиторским квитанциям и др. тормозится сельское хозяйство, в восстановлении которого мы так сильно заинтересованы, подвергается опасности урожай и питание, колеблется доверие крестьянина.
Выход из положения. Часть может покупать за деньги и убивать скот самостоятельно, если её потребности не обеспечиваются скотобойной ротой (до 1000 марок) за наличный расчёт — не производить расчёта государственными знаками, а применять только рубли или кредитные билеты — свыше 1000 марок — выдавать квитанции о получении на немецком и русском языках.
Способы предотвращения. Длительное наблюдение командования. Запретить “производить запасы” скота. Не терпеть ограбления имущества и бессмысленных поисков за “кладами”. Если имущество награблено сверх непосредственной потребности, докладывать тотчас же в штаб армии» (27).
Отслеживая подобные приказы, Главное Разведывательное Управление Красной Армии было уверено, что запрещая самовольное единоличное мародерство, германское командование, однако, не наказывало своих солдат за нарушение этих запрещений. Поэтому эти приказы не имели никакого практического значения, а нужны были лишь для того, чтобы с помощью этих документов доказать соблюдение германской армией международных правил ведения войны (28).
И тем не менее, нельзя не видеть, что, начиная с весны 1943 г. регламентации расширяются. К примеру, во 2-й танковой армии в апреле были разработаны инструкции для офицеров, которые они были обязаны довести их до всех военнослужащих, до роты включительно. Понимая, что для успешной борьбы на фронте решающее значение имеет «отношение к русскому народу», так как успокоение в тыловых районах имеет решающее значение и от этого зависят снабжение, безопасность в тылах сражающихся частей, штабом этой армии было признано, что «Ненужная жестокость и всякий произвол неправильны, вредны и недостойны… Мы должны доказать наше превосходство в безупречном отношении к населению», поскольку «при неправильном поведении, ненужных оскорблениях, грубостях, угрозах, грубых разговорах и насилии возникает повод к скрытому сопротивлению, а также к влечению населения в армию банд».
Инструкции требовали соблюдать целеустремленность в поведении, чтобы население рассматривало немцев не как оккупантов, а как освободителей. Было также признано, что «деревни сжигать бессмысленно, так как они являются надежным источником для пропитания нашей армии», что «расстрелы заложников или ни к чему не причастных лиц — не допустимы» (29).
В материалах штаба этой же армии для докладов (май 1944 г.) содержалась и инструкция-памятка об обращении с русским населением. Как открытия, наконец-то, звучали многие проницательные замечания о русском характере, на основе которых строились такие рекомендации:
«Непристойные слова и жесты унизительны не только для девушки, с которой вы пытаетесь познакомиться, но почитается также и её семьей за оскорбление»;
«Не развешивай повсюду в твоей квартире изображений обнажённых женщин»;
«Если тебе приходится иметь дело с русскими, то не хватайся всегда сразу за палку. Если ты чувствуешь сопротивление, ты должен проявить строгость и не быть снисходительным, но ты не должен избивать»;
«Подумай о том, как бы ты чувствовал себя и твои родственники, если бы у твоей семьи и у тебя беспощадно забирали бы последнее»;
«Если русский придёт к тебе, чтобы попросить тебя о чём-нибудь, не кричи сразу “Вон, вон!”. Быть может, ты и не думаешь ничего дурного. Русский же скажет, что ты обращаешься с ним как с собакой… Подобным поведением ты можешь его навсегда сделать врагом нашего дела» (29).
В своём докладе я часто опирался на материалы допросов немецких военнопленных о преступлениях против мирных жителей, в которых, безусловно, присутствует раскаяние — гарантия вернуться скорее на родину. Трудно судить о степени искренности совершенных признаний в заданной пленом ситуации. Поэтому большая удача для историка найти свидетельства, фиксирующие свободные откровения о случившемся в России. И в этом плане уникально найденное мною письмо, которое по всему своему содержанию способно заменить необходимое заключение ко всему докладу. Это письмо лейтенанта по имени Фридрих из 697 пехотного полка 312 дивизии родителям. Написано оно было, судя по всему, остроумным молодым человеком, видимо, перед боем, в один из последних дней весеннего марта 1942 г. Это «веселое письмо», на самом деле, признание трагедии, смысл которой автор попытался в своеобразной форме донести своим близким:
«Мои дорогие. Могу сообщить радостное известие о том, что я надеюсь скоро получить отпуск… Чтобы мой отпуск протекал гармонично, я уже сейчас прошу вас настроить ваши мысли на следующее:
1. Рекомендуется перед прибытием поезда все ценные предметы закопать в саду.
2. Всех детей младше 5 лет — также из соседних домов, — по возможности отдать в ближайшие сады национал-социалистического ферейна…
9. Вся мебель, вплоть до последнего стола и стула, должна быть в разобранном виде сложена в передней, так как она будет использована в качестве топлива для костра. Не трудитесь понапрасну пробивать дыру для выхода дыма — это гораздо удобнее сделать с помощью ручной гранаты…
10. Об этом пункте прошу сохранять строжайшее молчание: речь идёт о моём питании за счёт населения:
Выясните уже сейчас, где имеются поблизости куры, гуси и свиньи — о цене не беспокойтесь. Я расплачусь за всё с помощью моего пистолета…
11… Хорошенько забаррикадируйте винный погреб. Взламывание стало моей любимой привычкой. От повторения оно не становится менее приятным…
15. С Вами, мамаша, и тетка Фрида мы образуем военно-полевой суд и приговорим к расстрелу хозяина нашего дома, а кроме того, и всех соседей, которые нас рассердят. Лучше всего, пусть пока сами копают себе могилу, чтобы я не тратил попусту свой отпуск на такие незначительные вещи…
17. Дальше идёт щекотливый вопрос, о котором я говорю неохотно: за 2 дня до окончания моего отпуска вам лучше уехать к деду и бабке, так как перед отъездом я по привычке подожгу дом…» (30).
Итак, не для суда, не при допросе, а для родных он создал беспощадный памфлет на самого себя и, скорее всего, на своих сослуживцев. Правда, Фридрих не смог осуществить свои угрозы. Близкие не получили письмо, поскольку на следующий день после его написания лейтенант погиб в бою, а письмо попало в руки разведки Красной Армии. Но давайте на секунду представим, что письмо дошло… Какой была бы реакция на это «веселый» сигнал с фронта?
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Нюрнбергский процесс. Сб. материалов в 8-ми томах. Т.5. — М., 1991. С.82-83; Т.6. — М., 1996. С.408-409.
2. Дополнение к директиве 33 (№442254/41 г., сов. Секретно), переведенное на русский в 4 отделе Разведуправления Генштаба Красной Армии. — ЦА МО РФ. Ф.8. Оп. 11627. Д.54а. Л.115.
3. Нюрнбергский процесс… Т.5. С. 115-116.
4. Там же. С.270.
5. Там же. С.99.
6. Бартов О. Жестокость и менталитет. К поведению немецких солдат на «Восточном фронте». — Петер Ян, Рейнхард Рюруп (ред.). Завоевание и истребление — Берлин, 1991. С. 187.
7. Нюрнбергский процесс… Т.5. С. 117.
8. Там же. С.98.
9. Там же.
10 РГАСПИ. Ф.17. Оп.125. Д.91. Л.190.
11 Обзор мероприятий германских властей на временно оккупированной территории, подготовленной ГРУ РККА на основе трофейных документов, иностранной печати и агентурных материалов, поступивших с июня 1941 г. по март 1943 г. — Неизвестная Россия. XX век. Кн.4. — М., 1993. С.265.
12. См. подробнее; ЦА МО РФ. Ф.229. Оп.213. Д.41. Л.233; Пережогин В. А. Партизаны и население (1941—1945) //Отечественная история. 1997. № 6. С.150-153
13. Донесение в Совинформбюро от начальника политотдела 21-й армии, бригадного комиссара И. Михальчука. 26 февраля 1942 г. — РГАСПИ. Ф.17. Оп.125. Д. 1. Л.26.
14. Донесение Политуправления Брянского фронта в ГлавПУ РККА от 15 июня 1942 г. — Там же. Л. 134, Л. 149.
15. Нюрнбергский процесс… Т.5. С.99.
16. Донесение ГлавПУ РККА в ЦК ВКП (б) от 23 сентября 1942 г. — РГАСПИ. Ф.17. Оп.125. Д.91. Л. 180.
17. Донесение 7 отдела Политуправления Волховского фронта в ГлавПУ РККА. — РГАСПИ. Ф.17. Оп.125. Д.97. Л.15-16.
18. Там же. Д.91. Л.180-181.
19. Там же. Л. 182.
20. Там же. JI.183.
21. Там же. Д.52. Л.99.
22. Vernichtungskrieg. Verbrechen der Wehrmacht 1941 bis 1944 — Hamburg, 1995. S.99-101.
23. РГАСПИ.Ф.17. Оп.125. Д.52. Л.2.
24. Там же. Л. 19.
25. Там же. Л. 128.
26. Там же. Л. 129—131.
27. Неизвестная Россия. XX век. Кн.4., С.265.
28. РГАСПИ. Ф. 17.On.125. Д.253. Л.113.
29. Там же. Д.251. Л.60-61.
30. Там же. Д.97. Л. 103-105.
БОРДЮГОВ Геннадий Аркадьевич — кандидат исторических наук, доцент МГУ им. М. В. Ломоносова и Института европейских культур РГГУ, руководитель научных проектов и издательских программ АИРО.
Источник: „ИСТРЕБИТЕЛЬНАЯ ВОЙНА НА ВОСТОКЕ.ПРЕСТУПЛЕНИЯ ВЕРМАХТА В СССР. 1941—1944 ДОКЛАДЫ” Под ред. Габриэле Горцка и Кнута Штанга, Москва, АИРО, 2005